Дом презрения

[nastalgia]

Семь лет назад я написал повесть о вымышленном, гротескном детском доме, которым управляет карикатурный Пахан. Представляя, к чему может привести сиротское заведение приблатнённый барыга, я дал волю фантазии…

Позднее я показывал отрывки знакомым и все в один голос говорили: если это намёк на Россию-Украину, то такого не может быть потому что не может быть никогда. Ну, это же просто смешно – молельная комната в учебном заведении! А уж то, что за распитие спиртного в этой комнате воспитанников приговорили к карцеру, и инициатором наказания выступил поп-надзиратель – так и вовсе нелепость. Церковь никогда и ни при каких обстоятельствах не проявит такую жестокость - доказывали мне - не в традициях православия… А торговля детьми – где это видано? А детская проституция с сановными дядями! И вообще - говорили мне – брать за основу для сравнения детский дом – немного не того. Дети в великой стране никогда не станут объектами политических игр, а тем более - объектами торга.

В какой-то момент я плюнул на это дело и засунул рукопись с долгий ящик.

Теперь жалею. Всё произошедшее за последний год в России было не только угадано, но и во много превзойдено в реальности. Но лучше бы оказались правы мои оппоненты!

Предлагаю читателю совсем короткий отрывок. В детдом только что зачислили новенького - смутьяна и вольнодумца. Директор детдома – дама бальзаковского возраста по имени Стефа – и пахан по прозвищу Шила уединились в директорском кабинете для обсуждения экстренных мер по утихомириванию возмутителя спокойствия…

________________________________

Заперев дверь, директриса достала из тумбочки бутылку «Перцовки». Шила подставил стаканы. Ему она налила полный, себе − половину. Проглотив спиртное, Стефа фыркнула и потянулась за «Беломором». Шила выхватил из-за уха свою папироску.

После третьей затяжки её потянуло на разговор. Пока она сыпала междометиями, Пахан плеснул себе ещё водочки.

- Ну почему, если говно, то обязательно к моему берегу? - хмурила она жиденькие брови. - Ответь, Василий!

Шила молча курил, после каждой затяжки придирчиво осматривая свою папироску.

- Сколько раз обжигалась на уличных шалопаях! - продолжала монолог директриса. - К дисциплине ни хера не приучены. Только-только установилось спокойствие и на тебе – псу под хвост. Свободы захотелось, итить его мать!

Она провела ладонью по Васиной руке:

- Глянь, какая я потная!

Стефа окропила платок из флакончика с «Ландышем» и обтёрлась. Лицо Шилы по-прежнему выглядело непроницаемым.

Она взмолилась:

- Васенька, милый! Поговори с ним! Пугни хорошенько…

Пахан свёл зрачки на кончике папиросы. Казалось, он витал в другом измерении.

- Хотя вряд ли поможет, - покачала головой директриса. - Видала таких. Упёртые, падлы, как молодагвардейцы в гестапо!

Шила запустил в потолок кольца дыма.

- Мне, что ли, тебя учить? - встрепенулась Стефа. - Сделайте ему тёмную. Или пятый угол! Не поможет − в карцер. Сначала − на хлеб-воду, потом исключим хлеб. Одно из двух: или сбежит, или образумится.

Шила насупился. На лбу его обозначились складки, а губы стянулись в ниточку. Директриса смотрела на него выжидательно, но он хранил гробовое молчание. Не объяснишь же ей, что смутьян-новичок разбудил в нём самые нежные чувства?

Со вздохом она погасила папиросу. Шила уставился в окно. Лицо его по-прежнему не выражало никаких эмоций. Стефа сникла.

- Хорошо, Васенька, - в её голосе появились жалостливые нотки. - Не трогайте мальчика. Будем нести свой крест…

Она всхлипнула. Шила удовлетворённо кивнул и наконец-то вымолвил:

- Душевно поёт, сучонок.

Стефа уставилась на него, теребя платок.

- Подфартит той зоне, где он зачалится, - продолжил Пахан. - На смотрах призы обеспечены. Лужёная глотка!

Она понимающе кивнула.

- Такого запевалу на руках носить будут! - подытожил Шила. - Ты говоришь, тёмную, а я о чести детдома кумекаю. На носу – республиканский фестиваль самодеятельности.

Стефа тоненько заскулила, и Шила самодовольно осклабился. 

В детдоме все, от мала до велика, знали о перепадах в настроении директрисы, и относились к ним с пониманием. Её героическая история передавалась из уст в уста. Восемнадцать лет отбарабанила она инспектором оперчасти в колонии-малолетке. Во время очередного кровавого бунта не смогла совладать с нервами и самолично пристрелила зачинщика. Бунт подавили, но отважная женщина пережила нервный срыв. После лечения её проводили на пенсию, а месяц спустя, сменив место жительства, она трудоустроилась в детский дом.

Уже в детдоме она открыла: в ней поселилось неведомое доселе чувство − спонтанная падлючая жалостливость. Она возникала нежданно-негаданно и сама собой пропадала. Самое удивительное − все прочие черты, без которых не добиться авторитета в исправительно-трудовой системе, Стефа отнюдь не утратила.

Так и жила она, разрываясь между суровостью и сентиментальностью. Без тени сомнения отправляла нарушителя в карцер, а уже через пять минут заламывала руки, представляя страдания «маленького, одиноко мёрзнущего на бетонном полу человечка». Отдавала распоряжение устроить нарушителю пятый угол, а затем со скорбным видом сидела у кровати несчастного в лазарете, заботливо поправляя бинты. Не стыдясь слёз, наблюдала за репетициями детского хора, жалобно вытягивающего «Прекрасное далёко», а затем с каменным лицом выслушивала доклады смотрящих о проведённых «воспитательных» мероприятиях. И в каждом своём проявлении она неизменно была искренна.

Фельдшер по кличке Цитрамончик, бывший её сослуживец, знал много больше воспитанников и персонала. И даже побольше, чем знала Стефа. Раздвоение личности директрисы вызвали транквилизаторы, к которым она пристрастилась в лечебнице. В знак благодарности за трудоустройство пенсионера на «тёпленьком» месте он исправно снабжал её седуксеном. Препарат строгой отчётности доставал по своим каналам, расходуя на него почти весь куцый бюджет детдомовской медсанчасти. Оставалось лишь на бинты, да на цитрамон, которым он лечил воспитанников от всех болезней. За что и удостоился своего прозвища.

Шила появился в детдоме два с половиной года назад, освободившись с той самой зоны, где служили директриса и фельдшер. Стефа активно хлопотала за своего воспитанника. Милиция дала добро – по картотекам он числился ценным агентом. По прибытии, то ли в шутку, то ли всерьёз стала величать его «начальником режима». Ему это льстило, хотя он предпочитал, чтобы его называли Паханом.

Шила втайне надеялся стать директором детского дома. И даже отчётливо представлял как это случится. Рано или поздно Стефа уйдёт. В детдоме случится им же организованный бунт, и он же его умело подавит. Быстро и почти бескровно. Начальство поймёт: Шилов − идеальный кандидат на должность директора. Железная рука, оплот спокойствия и реальный гарант интересов. Настоящий Пахан! Милиция тоже поддержит. Непременно замолвят словечко в РОНО…

Чего ему не хватает? Диплома? Корочку можно купить. Уже сейчас все считают: он учится заочно в педагогическом. Всё остальное не так и важно. Главное − уметь управлять, а в этом ему равных нет. А пока то, да сё, можно и походить в«начальниках режима».

Придвинув к директрисе стул, он расстегнул молнию на брюках. Она уже осоловело клевала носом, но при виде разверзнутой ширинки встрепенулась. Его семейные трусы призывно топорщились. По телу Стефы пробежала дрожь. Задрав юбку, она погладила себя между ног. Шила вожделенно промычал.

Когда рука директрисы вспорхнула на его затылок, он отметил желтизну подсохшей мочи на её старомодных светлых рейтузах. Склонившись, Шила втянул носом воздух и издал утробный звук, который её всегда возбуждал.

На этот раз мычание вышло особенно чувственным, точь-в-точь, как на кассете, под которую он ежевечерне расслаблялся в своей спальне. Она считала, что запах немытой промежности его возбуждает, но это было не так. Шила вообще не воспринимал запахи, а вкусовые рецепторы у него давно атрофировались.

- Ма-а-альчик ты мой, - томно проворковала она, закатив глаза. - Мама тебе приготовила слаа-а-аденького!

Её рука налилась свинцом и неумолимая сила заставила Шилу уткнуться носом в рейтузы. Распаляя Стефу, Василий замычал ещё громче… Воображение рисовало ему зашторенный холл детдомовской сауны и голенького новичка в самых соблазнительных позах на массажном столе…

Главная детдомовская сплетница Шайба, прильнувшая к замочной скважине, расплылась в довольной улыбке и подала стайке девчонок условный знак − сложенное из пальцев колечко. Близ кабинета собрались воздыхательницы Пахана, мучимые неразделённой страстью. Каждый визит его к директрисе они воспринимали с болью и неизменным смирением.

Тем временем ногти Стефы впились в шею любовника. Он регулярно брил голову, чтобы во время любовных утех директриса не выдирала волосы.

Она провела по лысине ногтями, и на синюшной Васиной коже нарисовались кровавые полосы. Шила взвыл.

- Вкусно-вкусно! - проворковала она таким тоном, каким заботливые мамаши общаются со своими чадами.

Заслышав знакомое причмокивание, Стефа скинула туфли и устало прикрыла глаза…

Шайба обернулась к подругам и жарко прошептала:

- Сосёт!

Воздыхательницы как по команде горестно выдохнули…

__________________________

По сюжету некоторое время спустя под нажимом РОНО Стефа добровольно подала в отставку (устала, ухожу…), назначив Шилу и.о. директора. Детский дом, истосковавшийся по твёрдой мужской руке, принял назначение с ликованием. И Шила принялся выстраивать новый порядок, не забывая регулярно получать инструкции от своей крыши – милиции – в которой он числился особо ценным «агентом» ещё со времён отсидки. Завербовали его, кстати, легко – «опущенные» охотно становились агентами. Подробности Васиного пребывания на зоне были строго засекречены, и была выстроена легенда о реальном пацане и крутом уркагане… Время от времени, дабы поддерживать высокое пацанское реноме, Василий совершал крутые поступки (заранее срежиссированные «крышей»). О них писали в стенгазете и беспрерывно балоболили по внутренней громкой связи... Вертикаль паханской власти также активно участвовала и пиар-компаниях пахана, используя все способы давления на сомневающихся и подавления недовольства...

Как думаете, получилось у Васеньки навести порядок на вверенной территории? А начиналось всё так многообещающе…